Павел Алексеевич Кузьмин : воспоминания родных, коллег и учеников

мало. О чем — я не помню. Знаю, что я слушал музыку леса, и бли­ зость любимой наполняла меш. Вдруг нам обоим сразу стало ясно, что в десяти шагах позади нас, в широкой щели забора появился он. Мы потребовали объяснений его поведения прежде, чем он попы­ тался бы скрыться. «Я за этим и пришел сюда, — глухо сказал он. — Сейчас вы мне необходимы и будете меня слушать. Но в эту после­ днюю годовщину я тороплюсь...» Он открыл до сих пор закрытое плащом лицо, и из-под резких и сдвинутых бровей сверкнул огненный взгляд агатовых глаз. В нем все было — лицо, зеленоватую бледность которого подчеркивала насту­ пающая темнота. Лоб его был влажен и полузакрыт густыми черными волосами. Губы вздрагивали, несмотря на видимое усилие воли. Глаза удивительно гармонировали с общими резкими чертами, они метали молнии, пугалии приковывали к себе. Поразительно прекрасным бьшо это лицо. Все остальное мы молча слушали, как зачарованные. «Я очень тороплюсь, и вы скоро поймете почему. Но, по поряд­ ку! Не буду описывать всех ужасов моего беспризорного с шести лет детства. Я едва помню лишь лицо матери. Мое первое уродство — результат падения с крыши товарного поезда, где я уснул в пути от голода и усталости. Был надломлен позвоночник, но, к сожалению, не перестало биться сердце. Девятнадцати лет я узнал любовь. Я никогда до этого не читал красивых книг, а из музыки хорошо представлял лишь визгливые вопли гармони с сопровождением пьяных хриплых песен и руга­ тельств. С этого же момента я понял, почувствовал красоту в самых разнообразных ее проявлениях... Она была дочерью учителя в этом городе, куда забросила меня жалкая судьба. Нас сблизили несчастья обоих. Года три тому назад, еще в войну, она побывала в лапах пья­ ной компании офицеров. Почти лишилась рассудка... Потом стала дичиться людей. Они в лучшем случае ее обходили. Не буду говорить о радостной весне, лишь одной весне, посвя­ щенной нашим планам будущей жизни. Силой обстоятельств мы были разлучены на лето. Когда встретились вновь, я застал ее в бредовой горячке тифа. Ночью 18 октября, десять лет тому назад, она умерла у меня на руках с последними словами: «Живи и вспо­ минай меня, любимый!» Я был невменяем в ту ночь, с воплями бе­ гал по городу, поминутно падая в грязь, проклиная природу, жизнь, людей, все, все!.. 52